Чародеи кухни. Волк в овечьей шкуре.

С середины XIII века, в правление князя Миндовга, Литва была уже настолько сильным и могущественным государством, что новгородцы, псковитяне считали за честь "посадить над собой" отпрыска литовского тирана. Так, в 1266 году псковитяне пригласили княжить одного из родственников Миндовга — Довмонта. Сделано это было даже без согласия Ярослава Мудрого. Разгневанный великий князь хотел выгнать самозванца силами новгородцев, но те отказали, молвив: "Другу ли Святой Софии быть неприятелем Пскова?" Ярослав для острастки пожег предместье Новгорода — "конец Неревский" — и не солоно хлебавши вернулся во Владимир.

ПТЕНЦЫ ГНЕЗДА МИНДОВГОВА

Как псковитянам, так и новгородцам гораздо спокойнее было под крылом Великой Литвы, чем под ослабленной, растерзанной татарами Русью. В пограничных с Литвой русских уделах давно уж княжили "птенцы гнезда Миндовгова". В Полоцке осел Товтивил, в Новгородке — Воишелга…

С самого раннего детства Миндовг воспитывал Воишелгу по обычаям жестоким, старинным: едва отроку исполнилось десять лет, он был отправлен в дальние леса с опытным воеводой-пестуном. Воспитателем для своего сына Миндовг избрал Станислава Гастольда—храброго воина, выигравшего с ним не одну битву, завоевавшего для Великой Литвы не одно княжество. Отрок должен был выдержать в лесу ровно год, терпя испытания и лишения. Обучение начиналось с рубки небольшой избы, потом Воишелга осваивал навыки охоты и дедовские способы запасания провизии и приготовления пищи. Помимо этого каждый день Станислав давал ему жестокие уроки искусства военного. Воишелга знал, что в случае его нерадивости отец поступит с ним по древнему обычаю. Если юный князь не мог выдержать испытание и просился домой, его просьба выполнялась, но первенство княжения передавалось младшему брату, который в свое время также отправлялся с воеводой-пестуном в лес. Если и младший оказывался слишком слаб для выживания вдвоем в лесу, а больше сыновей у князя не было,— очередь переходила к ближайшим родственникам… Правда, многие князья-родители превращали этот обычай в условность, втихую снабжая изнеженных отроков провиантом. Многие— но только не грозный Миндовг! Воишелга прошел школу выживания до конца, причем, помимо владения разными родами оружия и навыков охоты, он впитывал рассказы Гастольда о диковинных знаниях литовцев в искусстве кулинарном.

Вскоре отрок свободно состязался с воспитателем и нередко побеждал его в умении заготовить дичь, птицу, рыбу путем холодного и горячего копчения, собрать и сохранить ягоды, грибы, травы, забродить медовуху и квас… Однако мужественно выдержавший испытание Воишелга, едва достигнув совершеннолетия, вынужден был покинуть Литву, впрочем, с большинством своих близких родственников.

ИЗГНАННИК, ТИРАН, МОНАХ

Причина такого массового оттока Миндовговых отпрысков из Литвы была более чем прозаична. Как пишет историк: "…нача грдети (возгордившись) и вознесеся славою, нача избивати братию свою и сыновцы своя, а другие выгна…" Обиженный папой Воишелга, люто возненавидев весь род человеческий, пришел в Новгородок. С дружиной малою выгнал оттуда князя Романа Данииловича. Сей достойный муж, боясь авторитета литовского, милостиво уступил насиженный трон. И здесь Воишелга отыгрался за все свои обиды, решив перещеголять отца в тиранстве. Ежедневно он "плавал в крови" жертв невинных, "в поганстве будя, убивашеть бо на всякъ денъ по 3 и по 4; которого же дни не убияше, печаловаше тогда…" Дабы без тоски_печали скоротать век свой, Воишелга вскорости легко мог извести все население Новогородка с предместьями, если б не случай необычайный!.. Как-то во время будничного тиранского кровопролития, в разгар июльской жары, небо потемнело настолько, что ни зги не различить. Через минуту посыпался град, величиной с кулак, а то и с голову младенца. Множество народу и скота побило и покалечило. Урожай был полностью истреблен. Воишелга успел укрыться, хотя несколько малых льдин оставили на теле болезненные синяки. Более всего Воишелгу поразило то, что привязанных к столбу двоих приговоренных не задела ни одна глыба. Они стояли по колена во льду—без единой царапины! Видимо, толстый столб, к которому они были прикованы, вкопали несколько под углом—и теперь он послужил невольною защитой "избранникам Божиим". Сие знамение настолько потрясло литовца, что он несколько дней себя казнями не развлекал, а потом и вообще "по семъ же вниде (вошел) страх Божий в сердце его… и крестися в Новогороде… и по семъ иде до Галича къ Данилови, хотя прияти монашеский чинъ…" Воишелга возненавидел саму власть мирскую и принял в обители Полонинского игумена Георгия пострижение в монахи. Потом с благословения оного старца отправился в Иерусалим и к горе Афонской, однако "зане мятеж бысть в техъ местах". Воишелга воспринял сие как знамение свыше: дескать, ко святым местам грехи не пускают, потому смиренно вернулся, заложил монастырь на Немене, близ Новогородка, и зажил в услужении Божьем. Вот здесь-то и пригодилась Воишелге школа Станислава Гастольда, ведь именно благодаря иноку-литовцу в русских монастырях научились неведомому доселе горячему и холодному копчению мяса, дичи, рыбы, новым способам приготовления медов, медовух, квасов, сбитней… Взяв у двух народов лучшее, Воишелга создал новые, оригинальные яства. Названная позже "Монастырской", эта кухня обогатилась новыми, неведомыми доселе рецептами и кулинарными приемами.

РОКОВОЕ ЗНАМЕНИЕ

Спустя два года произошел случай, на первый взгляд, неприметный, который впоследствии сыграет в судьбе Воишелги роковую роль. Праведность и радение в его служении Господу вышли за пределы княжества, да и причастность к роду Миндовгову со счетов не сбрасывалась. Кланялся ему с просьбой князь Галицкий—Лев—окрестить сына Юрия. Воишелга согласился. Во время совершения обряда воск со свечи капнул на руку монаху, которая дернулась,— и вот уже ряса занялась огнем… с Божьей помощью его скоро уняли.

Крещение довершили и о случае благополучно забыли… Еще через год дошла до Воишелги печальная весть о смерти мачехи, жены Миндовговой, княжны Тверской, а спустя месяц и отца—великого князя Литовского. История гибели Миндовга могла быть исключена из этого повествования, но уж очень она точно характеризует дикие нравы тех лет…

Была у покойной княжны единственная и любимая сестра, бывшая замужем за князем Нальщанским—Довмонтом. Получив послание от свояка "поедь карить (скорбеть) по своей сестре", осиротевшая родственница немедленно прибыла в Литву с мужем. После похорон Миндовг изрек последнее желание усопшей, в котором даже при поверхностном рассмотрении легко угадывается воля сильнейшего: "Сестра твоя умираючи велела ми поняти тя за ся (взять тебя замуж), ати детий не цвелить (чтоб детей не огорчать)". Поскольку с тираном не поспоришь—сестра принуждена была "поя ея за ся". С мешающим его счастью свояком Довмонтом, который по понятным причинам осерчал и стал "искаше, абы с кымъ мочи убити Миндовга", тиран поступил просто и достаточно предсказуемо. Он дал свояку войско и велел идти за Днепр на Романа Дебрянского (Брянского), с понятной целью—дождаться "любимого родственника" "не со щитом, а на щите". Миндовг прекрасно знал военную мощь князя Романа, поэтому никогда и "не помышлял на него".

И вот войско литовское подошло ко Днепру. Решив "бродитися" с утра, стали лагерем. В вечерних сумерках река выглядела зловеще. Она была как бы поделена на две, почти равные, половины. Ближняя часть, до островов, которые тянутся посередине, была черно-серой, прибрежная полоска воды ярко сияла в закатном солнце, вся же противоположная сторона являла пугающий цвет венозной крови… Она даже курилась—в точности, как свежепролитая кровь!..

Вспомянув день нынешний, Довмонт посчитал, что сегодняшнее "знаменование на воде" — вещее. Обозначало оно, что слабая надежда на жизнь остается у него только по эту сторону Днепра. Желая лишний раз убедиться, он подошел к реке, проделав последние шаги "тылом", затем, развернувшись, зачерпнул пригоршню воды сзади себя левой рукой, вылил на лицо и внимательно прислушался к тому, что "поведает" вода. Чуть погодя он зашел глубже, три раза опустил лицо в реку, а потом сразу же открыл глаза, чтоб увидеть, что явит вода. И безо всяких гаданий было ясно, что ждет сего героя в сече грядущей: меч или стрела в спину. Довмонт это чувствовал, поэтому вода подсказала ему то, что он хотел увидеть и услышать. Тогда он изрек своим воинам "кобь (гадание) ми не даст съ вами пойти… и погна вборзе (вернулся)". Довмонт не напрасно прислушался и последовал гласу Божьему—большая часть рати, "дерзнувшей на дебрян", полегла, остальные утонули в Днепре или в окружающих город непроходимых топях. Вернувшись, Довмонт тихо убил Миндовга. Затем расправился с детьми—Руклем и Персклеем, видимо, не желая исполнять волю Миндовгову и потому стремясь избавить супругу от навалившейся ответственности за воспитание чужих детей.

МЕСТЬ ИНОКА

Известие о смерти отца и братьев произвело на инока Воишелгу действие чрезвычайное. Вначале он затрепетал от гнева, скинул с себя монашескую рясу, но тотчас же дал Богу обет—через три года опять надеть ее, после того, как отмстит врагам Миндовговым, при этом сей герой "убоявшися бежа до Пинска" — подальше от литовской границы. Потом собрал войско новгородское, которое всегда предпочитало честному труду на собственных полях—грабежи в княжествах иноземных, и пошел на Литву: "…всю землю оружием поплени…". Однако нигде в исторических документах среди ворогов убиенных не встречается имя прямого губителя рода Миндовга—Довмонта. Он скрылся, боясь мести, и оставил княжение Литвой Треняте—прямому наследнику Миндовга. Тренята, следуя существующей тогда братоубийственной традиции, пригласил в Литву для дележки освободившихся владений своего родного брата—князя Полоцкого Товтивила. В этой ситуации каждый из "любящих" родственников ждет от другого коварного удара, и тот, кто нанесет его первым, всегда оправдается перед историей неизбежностью самозащиты. Тренята был первым, следуя доносу Прокопия Полочанина, который, следуя логике, скорее всего был им подкуплен еще до приглашения Товтивила в Литву… Но властвовать Треняте, лишенному войска, оставшемуся в дебрях княжества Дебрянского, довелось недолго—благодаря "преподобному" Воишелге. "Воишелкъ поча ворогы своя избивати, и изби великое множество… по христианской земли веселие бысть всюду". Освободив Литву и изгнав из нее всех ворогов, сын Миндовгов дал вначале удел, а затем и всю Литву — своему зятю Шварну, сыну Даниилову, внуку великого князя Владимира, а сам, следуя данному Господу обету, удалился в основанный им самим монастырь Угровский—теперь уже навечно…

КАЖДОМУ ВОЗДАЕТСЯ ПО ВЕРЕ ЕГО…

Русские боялись и ненавидели литовцев более, чем татар или ливонцев. С этим народом договориться было невозможно. Литовцы только грабили, сжигали все и не соглашались ни на дань, ни на откуп. Теперь же русский народ ликовал, надеясь на то, что грабительства литовские уже не возобновятся и что "сей опасный народ успокоится, составив одно княжество с Галицким уделом", где правил Лев Галицкий—тот самый Лев, сына которого, Юрия, Воишелга крестил пару лет назад. Сей князь и приехал к куму обсудить дела по-родственному. "Князья пили по своему обыкновению весьма неумеренно", что тем более не красит аскетствующего монаха. Воишелга похвалялся блюдами изготовления и гостеприимно потчевал кума. Захмелевший Лев вспылил, "грозным голосом исчислив бедствия, претерпенные Россиею от Литвы, саблею рассек ему голову". Основной причиной этой пылкой досады было, конечно же, не радение о Расее_матушке, поскольку трон литовский впервые в истории занял именно русский князь—внук Владимира Великого, а "польза собственного властолюбия, что сильное княжество Литовское досталось не ему, а юному Шварну!" Можно теперь только гадать, какие же мысли посетили преподобного Воишелгу в последний миг его странной жизни. Скорее всего, он вспомнил то предзнаменование, которое было явлено ему во время крещения сына Львова—Юрия (вспыхнувшая мантия). А возможно, он не был избавлен от мук совести, почему сразу же смог истолковать предзнаменование и помнил его. Тогда можно считать, что Воишелга, называемый современниками "волком в коже агнца", всегда помнил: всех невинно убиенных Господь ему не простит. А значит,— если не Лев, то обязательно сыщется человек, который явится "мечом карающим Всевышнего" и освободит инока от мук земных…